• Анатомия Совка

Для начала анекдот, который как нельзя лучше отражает суть этой заметки.

Тюремная камера, у телевизора два рецидивиста, смотрят юбилейный концерт Аллы Пугачёвой. 
 Один говорит: 
 - Прикинь, Пугачёвой уже шестьдесят, а как выглядит? Как ей это удаётся? 
 Второй: 
 - Чё как? Всю жизнь на воле, хавает строго центряк: сало, маргарин, пряники, тушенку...

Я сам с этим всё время сталкиваюсь и постоянно слышу со всех сторон недоумевающие возгласы. Как могли люди, бежавшие на Запад сначала из СССР и потом и из России от этого самого совка, превратится на этом Западе в самых преданных его поклонников и пропагандистов?

Почему самые восторженные крымнашисты и великодержавные имперцы — это бывшие советские и российские граждане, бежавшие на Запад? Почему убежав из совка, они теперь так упорно тянут этот совок в свое теперешнее окружение?

На самом деле все очень просто. Садитесь в кружочек, я вам объясню!

Мудрый сенатор Маккейн назвал Россию страной-бензоколонкой. Он был прав, но он ошибся. Прав в том смысле, что современная Россия никакая не «страна». А ошибся, приняв это новообразование за бензоколонку.

Бензоколонка — что? Бензоклонка, в отличие от России, вещь безобидная и полезная. Общего у нее с Россией разве только то, что и Россия тоже торгует нефтепродуктами.

Но Россия не бензоколонка. Россия — это огромный концлагерь.

Да-да, я знаю, Россию часто сравнивают с концлагерем, ничего нового я не сказал.

Однако лично я — не сравниваю! Когда я говорю «концлагерь», я употребляю это слово не как эпитет, и не в переносном смысле. Россия, это действительно концентрационный лагерь, который только маскируется под страну. У него нет ни граждан, ни правительства. У него есть только заключенные и лагерная администрация.

Да судите сами! Если вы живете в России, то как и любой заключенный, каждый из вас может быть в любой момент лишен собственности свободы и жизни. Просто по прихоти лагерной администрации, без какой-либо вины с вашей стороны и без какого-либо повода.

Когда вы покупаете квартиру, дом, дачу разве у вас есть какая-то уверенность, что это действительно ваше? Что завтра к вам не придут и не скажут, что вы владеете этим не законно и не попросят отдать? Или просто не разломают, потому что ваша собственность кому-то мешает?

Разве из самых высокопоставленных уст не звучат открытым текстом заявления, что «Никто не вправе прикрываться бумажками о праве на собственность»?

Когда вы открываете бизнес, разве вы уверены, что это ваш бизнес? Что у вас его завтра не «отожмут», что ваш ларек не снесут, просто потому, что на этом месте надо поставить ларек «более правильного человека»?

Вы можете быть уверены в своей безопасности, если вдруг случайно перешли дорогу какому-нибудь менту или другому представителю лагерной администрации?

Что у вашего ребенка, которого переехал на улице этот «представитель» не найдут в крови огромную дозу алкоголя? Что ваш родственник, которого на пешеходном переходе снес автомобиль с мигалкой, не окажется «сам виноват»? И что вас не посадят за внезапно найденную наркоту, если вдруг вы решите добиваться правды?

Это разве вы сами решаете можно ли вам есть пармезан или турецкие помидоры? Или это решает за вас лагерная администрация? Как и чему учить вашего ребенка? Разве от вас зависит будет или нет оплачено лечение вашего ребенка, если не дай бог, он серьезно заболеет? Разве вы будете решать получит или нет обезболивание ваш страдающий от боли родитель?

И вы хотите уверить меня, что все эти отношения — это отношения между правительством и гражданами страны? Да нет же! Это — типичные отношения между заключенными и лагерной администрацией!

И как в любом лагерном сообществе в России существует своя неформальная иерархия. Только в отличии от обычной лагерной иерархии, она не ограничивается несколькими уровнями, типа петухи-мужики-козлы-воры. Российская лагерная иерархия намного более многопластовая и разветвленная, но суть ее от этого не меняется.

В этой неформальной лагерной иерархии, которая пронизывает все российское общество, какой-нибудь шофер третьего зама младшего помощника прокурора занимает несравненно более высокое положение чем действительный член Академии Наук и нобелевский лауреат. В том смысле, что прокурорский шофер может запросто переехать академика и ему за это ровным счетом ничего не будет. А вот академик даже слова поперек шоферу сказать не может.

Потому что шофер — это представитель лагерной администрации, а академик — всего-навсего заключенный, пусть и на привигелированном положении.

И вот место в пищевой цепочке заключенного в Российском концлагере определяется именно положением в этой неформальной лагерно-блатной иерархии. Ни зарплата, ни название должности, ни владение собственностью не имеют ровно никакого значение на фоне этой лагерной иерархии.

Именно поэтому вся жизнь российского человека состоит из постоянного отстаивания своего места в этой иерархи и ежедневных, ежеминутных стремлений продемонстрировать окружающим, что пусть на мгновение, но вот прямо здесь и сейчас в этой точки времени и пространства, он занимает в ней более высокое положение.

Вы сами этого не замечаете!

Эта самая демонстрация места в иерархии с самого момента рождения настолько вошла в жизнь каждого советского человека (я буду использовать термин «советский», а не «русский», поскольку этот типаж характерен не только для России), стала настолько привычным и обыденным элементом повседневной жизни, что человек даже не понимает, что может быть как-то иначе и не видит в этом ничего такого.

Врач в поликлинике с чувством гордого удовлетворения откажет вам в приеме, если вы опоздали на десять минут против времени, обозначенного в талоне. Не потому что он занят или у него другие пациенты, а потому, что у него появился формальный повод показать вам, что он «главнее».

Вы будете нестись к свежеоткрывшейся кассе супермаркета распихивая локтями окружающих, не потому, что вы торопитесь, и вам важно сэкономить одну минуту времени. А потому, что оказавшись впереди всех, вы просто окажетесь «круче» и тем самым как бы займете чуть более высокую иерархическую ступеньку.

Кассир же в том же супермаркете высокомерно прочтет вам нотацию по поводу… да по любому поводу, который ему подвернется, чтобы показать, что вот прямо здесь, в этот момент времени — он, как должностное лицо супермаркета — выше вас.

Вы не будете пропускать скорую, которая встретилась вам в узком переулке не потому, что ваша задача воспрепятствовать ее проезду, а потому, что уступив кому-то дорогу, вы тем самым понизите в своих собственных глазах свою позицию в лагерной иерархии.

Вы будете «лечить» подрезавшего вас на дороге лихача, создавая аварийную обстановку, не потому, что тем самым рассчитываете исправить его, а лишь для того, чтобы показать ему, что его место в иерерахии — ниже вашего.

Советские люди почти никогда не извиняются и не признают своих ошибок. Потому что оказаться неправым — западло! Признав ошибку, ты тем самым соглашаешься занять более низкое место в иерархии!

Советские люди не сообщают в полицию, когда кто-то из соседей нарушает закон. Не потому что они одобряют и поддерживают нарушение закона, а потому что «стучать» по лагерным понятиям — западло. Заключенные должны держаться вместе и поддерживать друг-друга в противостоянии с лагерной администрацией. Если ты сообщает о нарушении закона соседом, то ты тем самым предаешь братство заключенных и переходишь на сторону администрации, становишься «сукой».

И вот вы живете в этом лагере, и совершаете все эти дурацкие и бессмысленные поступки совершенно автоматически, не задумываясь об их сути. Вся ваша жизнь, даже если вы того не осознаете, подчинена одной цели — обозначить место в лагерной иерархии и дать понять окружающим, что вы — выше их по лагерному положению. Но, повторюсь, вы даже не осознаете этого. Не осознаете, потому что никогда не жили в обществе без подобной лагерной иерархии и даже не понимаете, что может быть иначе.

В западном мире тоже есть много всяких иерархий: служебные, профессиональные, корпоративные, семейные. Но там не существует такой вот глобальной иерархии, которая пронизывала бы всё общество сверху до низу. Нет лагерной иерархии, потому что там не «концлагерь», а страна.

Там не «лагерная администрация» и «заключенные», а «правительство» и «граждане». И если вдруг правительство там вздумает решать можно ли есть гражданам пармезан или нет, то тогда… хотя нет, ничего не будет тогда, просто потому что там никому даже в голову не придет такое, потому что это не входит в функции правительства — определять рацион граждан. В отличие от лагерной администрации.

Беда советского человека в том, что он, оказавшись на Западе, сохраняет тот же самый шаблон поведения, что и в совке. Он продолжает демонстрировать окружающим свое место в лагерной иерархии. А иерархии-то и нет! Он демонстрирует, а ее — нет! Он не понимает, что происходит. Он ведь даже не осознает, что демонстрирует место в иерархии. Он просто ведет себя так, как привык вести в совке. И получает в ответ реакцию окружающих, которая погружает его в смятение.

Советский человек кидается к освободившейся кассе в западном супермаркете, а окружающие вместо того, чтобы загораживать дорогу и отталкивать его, любезно, с улыбками расступаются. Они ведь видят не то же самое, что видят совки в России. Это в России публика, когда видит, что кто-то пытается влезть без очереди, не пускает его, потому что западло, потому что тот, кто влез без очереди, на самом деле оттеснил тебя в иерархии. А житель Запада, наоборот, видит, что человек торопится, а раз торопится, значит надо пропустить! Вполне логичная реакция!

Советский же человек воспринимает это как слабость. Раз меня пропустили, — рассуждает он, — значит они, слабаки, значит уступают мне место в иерархии, значит надо закрепить успех. И он начинает его «закреплять» и быстро получает по носу. Очень болезненно получает!

Потому что «закрепляя успех», очень легко перейти ту грань, которая отделяет «демонстрацию места в иерархии» от «нарушения чужих прав». И совок ее всегда переходит. Он не понимает местных реалий и даже не пытается их понять. И что такое «чужие права», он тоже, кстати, не понимает!

Но если западный человек не понимает, что такое «борьба за место в лагерной иерархии» по причине отсутствия таковой в своем обществе, то вот как раз факт нарушения своих прав он понимает очень хорошо. А умение сражаться за свои права он впитал с молоком матери, которая в свою очередь получила это умение от многих поколений свободных предков.

Вот несколько зарисовок с натуры, свидетелем которых мне довелось быть.

Некий крутой россиянин, приехав на берег моря позагорать, первым делом продемонстрировал окружающим свое место в иерархии самым простым и доступным ему способом — арендовал крутейшую тачку за четыреста евро в сутки. И поехал по этой тачке по местному хайвею.

Но скажите на милость, какой лох будет тащиться на спорткаре с какими-нибудь сто двадцать километров в час по такой роскошной трассе? Только ведь не разгонишься, блин! Местные на своих колымагах так и путаются под ногами. И вот когда один из местных совсем достал, никак не мог съехать к обочине, уступить дорогу, наш герой решил его немного «поучить» по российскому обычаю: обгонит — и по тормозам перед носом! Отъедет вперед — и снова по тормозам. И очень удивился, когда на съезде с хайвея его приняли полицейские.

Но что такое какие-то копы перед нашим крутым пацаном! Он-то знает свое место в неформальной иерархии, оно у него, небось, намного выше, чем у нобелевского лауреата. Однако к его удивлению попытка поставить зарвавшихся полицейских на место обернулась трехмесячной отсидкой в местном цугундере. Почти на берегу моря, только не на пляже, а за решеткой.

А вот — другая история. Некий «советский человек» арендует апартаменты на берегу моря и въехав на новое место жительства, первым делом занимает самое лучшее парковочное место в жилом комплексе. Но у парковочного места есть хозяин, земля под парковкой — его собственность. И вот этот хозяин, заметив, что кто-то начал пользоваться его землей, оставляет под дворником стекла вежливую записку, с просьбой парковаться в другом месте. «Советский» же человек воспринимает это как «наезд», и как попытку «опустить» его вниз по иерархической лестнице. И демонстративно порвав записку на мелкие клочки, рассыпает их тут же и продолжает парковаться на чужой земле. Хозяин, улучив минутку, когда советский человек только припарковался, сам подходит к нему и пытается вежливо объяснить, что тут – его земля и он не давал разрешения тут парковаться. И получает ответ:

— Ну ты же сам это место не используешь, значит оно свободно и тут буду парковаться я. Потому что мне так удобно!

Посмотрев, как хозяин уходит несолоно хлебавши, советский человек порадовавшись, что так легко указал этому лоху его место в иерархии, идет домой, но буквально через десять минут, его покой нарушают полицейские, приехавшие составлять протокол о незаконном вторжении в частные владения. Поняв, что визит полицейских опустил его в «местной лагерной иерархии» дальше некуда, советский человек отправляется к владельцу парковки восстанавливать утраченные позиции, чтобы объяснить этой «суке», что стучать ментам западло и конкретные пацаны так не поступают. И вновь приезжают полицейские, только на этот раз после протокола следует визит в суд и депортация.

Конечно, случаи с таким экстремальным исходом, как отсидка или депортация — не часты. Обычно масштабы сражений, которые ведут совки на западе за свое место в несуществующей иерархии куда как помельче, и щелчки, которые они получают по носу далеко не так болезненны. Но неизменным остается одно. Совок пытается занять место в местной неформальной лагерной иерархии, и — обламывается! Пытается занять место, и — обламывается!

Он не понимает, что причина облома в том, что никакой лагерной иерархии тут не существует. Он воспринимает каждый облом, как очередное свое опускание в этой иерархии. И в конце концов, в какой-то момент ощущает себя на самом ее дне.

Кругом кипит жизнь, светит солнце, люди живут и радуются. Казалось бы, живи и разуйся вместе с ними. А совок не может. Ему так и не удалось опустить никого из окружающих на более низкую иерархическую планку. А это, в его понимании, может означать только одно — это он опустился на самое дно!

И тогда ему (в его понимании) остается только одно: примкнуть к какой-нибудь сильной стае. Чтобы если хотя бы не его индивидуальный, так статус его стаи был более-менее высоким. Только вот в чем беда, тут не только нет лагерной иерархии, но и волчьи стаи вроде как отсутствуют.

И тогда его взор обращается к покинутой родине. Да, он бежал из этого лагеря, но зато у него там был хоть может и не очень высокий, но вполне понятный, не обидный статус. Все же «мужиком» был, а не «петухом», как здесь. И вона как Путина все опасаются! Вона как Россия всех нагибает. Сирия! Крым наш! Значит Россия — крутая стая! А поскольку я русский, то значит член этой стаи!

Эй вы вокруг, слышите? Я вовсе не здешний «петух», как вы думаете! Я член крутой стаи, уважайте меня! Ах, не уважаете? А вот придет Путин, он вам покажет! Эй, Вован, поставь-ка их на место!

Утрировано конечно, но я, живя на Западе, много раз наблюдал этот процесс. И уверяю вас, в основе всего этого «крымнашизма» среди людей, уехавших на Запад лежит только продемонстрировать откружающим свою принадлежность к «сильной стае» и ничего более.

Не далее, как в прошедшие выходные был свидетелем сцены, как один бывший советский экспат, а ныне махровый эмигрантский ватник, стал в компании себе подобных восхищаться «великим Путиным» и «Крымнашем». И вдруг его довольно грубо поставили на место: «А ты-то к этому какое имеешь отношение, ты не гражданин России!».

Что попросту означает: «Не примазывайся к нашей сильной стае, ты не ее член!»