Визит Рабиндраната Тагора чудесным образом прогнал тревогу. Корчак больше не боялся оставаться один. Откуда-то из глубин подсознания выплыло понимание, что быть в одиночестве — естественное состояние человека и ощущение невиданной свободы охватило его.

Он решительно подошел к кофейной машине, вложил в паз капсулу, как учил его Тагор и нажал первую попавшуюся кнопку, на которой было нанесено непонятное слово техническими смиволами — AMERICANO. Машина послушно зарокотала и выдвинула чистую пластиковую чашку.

Порция на этот раз была большая, такая же, как порция лагерного кофе. Но запах был не лагерный, а тот самый, чудесный запах. Корчак сел в кресло, — теперь он знал, что именно так называется эта поверхность для сидения, и осторожно отхлебнул, словно опасаясь, что вдруг вкус на этот раз окажется «не тем», и понял, что этот напиток он может пить бесконечно.

Чувство блаженства охватило его. Он закрыл глаза и подивился, как легко потекли мысли. Как же оказывается легко думается, когда ты в одиночестве! Когда нет этого постоянного фонового гомона, когда никто не отвлекает тебя ежеминутно.

Память перенесла его назад, и он будто воочию увидел картину сегодняшнего утра.

Драм-бам-бам! Драм-бам-бам!

Грохот барабанов стелился над центральной площадью Лагеря.

Драм-бам-бам! Драм-бам-бам!

Ранний августовский морозец лез под легкий летний бушлат, осеннюю сезонную одежду еще работникам выдать еще не успели.

Драм-бам-бам! Драм-бам-бам!

Свежий ветер слетал с гор, окружающих Лагерь, и трепал большой синий лозунг с девизами Партии: «Стабильность! Законность! Справедливость!» Под лозунгом висел плакат с радостным краснощеким работником, вскинувшем руку в приветствии. Изо рта работника вылетали слова призыва: «Трудясь добросовестно, ты обеспечиваешь себе место на Безмятежных Островах!»

Под плакатом стоял бледный, шатающийся человек с землистым цветом лица. Это был Маврос Лазарос, сосед Яна Корчака по бараку. Вернее, уже бывший сосед. Стоящие вокруг него стражники в парадных синих мундирах, барабанная дробь, глубокая яма, выкопанная прямо посреди площади, все ясно говорило о том, что сейчас здесь произойдет.

Появился Комендант Лагеря. Он прошел мимо стражников, подошел к Лазаросу и что-то тихо сказал ему. Лазарос ответил и, как показалось Корчаку, кивнул головой.

Комендант поднялся на лобное место пододвинул к себе микрофон и начал читать с белого листа бумаги.

«Приговор, по делу бывшего геодезиста пятого отряда Лагеря Бодайбо Мавроса Лазароса.

В ходе следствия по делу Мавроса Лазароса было установлено следующее.

Во время очередного ежеквартального мониторинга 25 июля 803 года от Великой Победы у геодезиста Лагеря Бодайбо Мавроса Лазароса было обнаружено онкологическое заболевание — меланома третьей стадии с поражением наружных и внутренних лимфатических узлов, а также внутренних органов. Так как врачу ранее не приходилось сталкиваться с таким запущенным случаем, он заподозрил, что упомянутый Маврос Лазарос совершил административное правонарушение, а именно — скрывал свой рак, для того чтобы тот приобрел серьезный системный характер.

В соответствии с параграфом 35 пункт 4 правил оказания медицинской помощи работникам, врач направил упомянутого Мавроса Лазароса во внутреннюю клинику Лагеря Бодайбо и передал его дело в комитет по расследованию симуляций.

В ходе следствия было выяснено, что упомянутый Маврос Лазарос, имея на своём рабочем месте источник высокоинтенсивного ультрафиолетового излучения намеренно подвергал свою левую руку облучению ультрафиолетом на протяжении 15 лет, имея целью вызвать у себя заболевание раком кожи.

Образование и уровень профессиональной подготовки упомянутого Мавроса Лазароса позволяли ему однозначно понимать риски ультрафиолетового излучения и его связь с раком кожи. Что исключает версию о том, что упомянутый Маврос Лазарос подвергал себя облучению случайно или по неведению.

Вина упомянутого Мавроса Лазароса полностью доказывается показаниями сослуживцев, соседей по бараку, а также скрытым видеосъемками его рабочего места, которые велись на протяжении последних 15 лет.

Учитывая вышеизложенное, следователь комитета по расследованию симуляций приговорил упомянутого Мавроса Лазароса к высшей мере наказания за осуществленное намерение вызвать у себя преждевременный рак. Однако с учетом того, что приговоренный полностью признал свою вину и раскаялся в содеянном, было сочтено возможным смягчить наказание и заменить ему высшую меру на казнь через расстрел.

Приговор, согласно инструкции FZ-315/14, приговор должен быть приведен в исполнение по месту прописки упомянутого Мавроса Лазароса, в Лагере Бодайбо, силами местной стражи, в присутствии всех работников Лагеря, дабы они видели и понимали, какое возмездие следует за нарушения Закона».

Снова ударили барабаны — Драм-бам-бам!

Двое стражников подхватили Лазароса под руки и поставили на самом краю ямы. Лазарос тут же обмяк и осел на колени. Его снова поставили, он снова осел. Один из стражников подбежал и что-то сказал коменданту.

— Сил нет? Стоять не можете? — спросил комендант в микрофон, чтобы все слышали. — Маврос Лазарос, каким вы хотите остаться в нашей памяти? Жалким ничтожеством, принявших смерть на коленях, или человеком, который достойно встретил свой конец? На вас сейчас смотрят тысячи глаз. И о вас, о том, что здесь случилось, еще будут говорить долго. Не так часто рядовым работникам Лагеря дается право выбора. Но сейчас оно у вас есть!

Маврос поднялся и встал прямо. Он пошатывался, но стоял.

— Вы обещали! — вдруг крикнул Лазарос, — вы поклялись мне!

Грянул залп. По инструкции все винтовки на казнь заряжались только трассирующими пулями, чтобы потом можно было отследить по видеозаписи, если кто-то из стражников намерено выстрелит мимо.

Словно светящиеся нити сошлись в узелке на груди Мавроса и протянулись за его спиной. У Яна Корчака на миг возникло ощущение, что Лазарос подвис на огненной растяжке. Поэтому он не удивился, когда Маврос остался стоять на ногах. Время шло, секунда за секундой. Маврос — стоял. Корчаку на какой-то миг показалось, что все стражники промахнулись, ни одна пуля не задела сердце. Но вот Лазарос покачнулся и упал прямо в яму.

Застрекотал бульдозер и через минуту уже ничего не говорило о том, что здесь только что закопали работника.

— Повезло ему, — вдруг тихо сказал Игнатий Лойола, — по закону он сам должен был копать яму для себя. Мне стражники говорили. Но ему дали поблажку, выкопали экскаватором. Он был слишком слаб, чтобы копать самому, три раза падал в обморок.

— Завидуешь? — сплюнул Корчак, — а вспомни как ты ночей не спал от зависти, когда он подцепил меланому всего в 32 года.

— Мы все ему тогда завидовали, — огрызнулся Игнатий Лойола, — ты тоже завидовал, разве нет?

— Завидовал! — угрюмо согласился Корчак, — еще бы не позавидовать, такой молодой, а уже — рак!

— Да уж, — продолжил мысль Лойола, — и потом еще свезло ему, когда решили расстрелять, — помнишь, как Ротшильда тогда к высшей мере приговорили?

Корчак помнил. Хотя дело было пятнадцать лет назад, от воспоминаний у него заломило в затылке.

Натан Ротшильд был глуп в отличие от Лазароса.

Лазарос был умен, он продумал все тщательно. Во всяком случае ему так казалось. Корчак знал о делах Мавроса и не раз просил его, чтобы тот не играл в эти игры. Но Лазарос рассмеялся и сказал, что ультрафиолет — не химия, никаких следов не оставляет. Кто же знал, что видеозаписи хранятся по 15 лет!

С Ротшильдом же история была совсем дурацкая. Натан служил в лаборатории, изучавшей канцрогены и просто глотал бензапирен, который там же и крал. Поэтому, когда он заявил о своем раке печени, то его первым делом направили исследоваться на наличие следов бензапирена в организме. Он был глуп настолько, что упорствовал до конца и отрицал очевидное, за и что получил высшую меру безо всякого снисхождения. Его лишили медпомощи и, в назидание остальным, отправили умирать в лагерь, без обезболивания. Соседи заклеивали ему рот изолентой, чтобы он не кричал и не мешал стать, но боль была так сильна, что изолента лопалась от напряжения. Он гнил заживо, распространяя вокруг себя смрад. Весь барак не спал по ночам в последний месяц жизни Ротшильда.

— Я не понимаю, к чему все эти устрашения, эти публичные казни, — вдруг прошептал Лойола, косясь на Корчака. Все равно будут те, кто решится попробовать. Все равно ходят слухи, что у многих получилось, что их не поймали, и теперь они блаженствуют на Безмятежных Островах.

Корчак тоже думал, что казни не достигают тех целей устрашения, которые перед ними ставило начальство, но Лойола был самым последним человеком, с которым он бы решился обсудить эту тему.

— Ты просил подменить тебя в школе сегодня? — спросил он, делая вид, что на слышал шепота.

— Да-да, конечно, — с готовностью ответил Лойола и вытащил из кармана карточку учёта. — Вот я уже зарегистрировал всё, как положено. Один день моего отпуска — тебе, за услугу. — Говорят раньше, двести лет назад, часть отпуска можно было провести на островах. Думаешь, правда?

— Не знаю, по мне, так теперешний отпуск от работы не слишком отличается, — ответил Корчак и тут же пожалел, заметив, как сверкнули глазки Лойолы.

«Донесет Капо, сегодня же!», — понял он, — ну да ладно, за такую мелочь серьезно не накажут. Хотя их Капо и славился своими придирками, но у него все же было чувство меры.

— Я, понимаешь, тут с одной девчонкой договорился, — вдруг похвастался Лойола, — но она только утром может, по вечерам работает, вот и приходится тебя просить о подмене.

— Мне без разницы, зачем тебе это время нужно, — прервал разговор Корчак, — ты попросил, я согласился, все дела.

Он быстро отправился прочь, опасаясь, что Лойола снова заговорит с ним. Но тот отстал. Корчак рассчитывал успеть перед школой дойти до откоса, который тянулся за дальним продовольственным складом. Это был глухой уголок, заросший бурьяном и там было «их место», где его никто бы не застукал с Полли. Он знал, что она догадается прийти. После казни всегда оставалось часа три всеобщей суеты, которыми можно было бы воспользоваться для встречи.

Но сегодня не задалось.

Прямо перед складом формировался транспорт на Безмятежные Острова, и конечно же вокруг сновали люди.

Транспорт был большой. Последние две недели всех больных раком задерживали в Лагере, держали в лагерной клинике и никуда не отправляли, по правилам они тоже должны были присутствовать на Казни. Они перестанут принадлежать лагерному ведомству лишь когда их транспорт отдалится от лагеря на 5 километров. Таковы были правила.

Но тем не менее, все понимали, что это — только условность. И даже стражники утратили обычную строгость и вели себя с больными как медперсонал. Корчак заметил, как стражник не только подсадил в автобус изможденную женщину с желто-зеленым цветом лица и даже посочувствовал ей, заметив, что «уж вас-то можно было отправить и пораньше».

Счастливчики ехали налегке. Им запрещалось брать с собой что-либо из лагеря, кроме какой-нибудь одной мелкой вещи личного пользования, которая может уместиться в карман.

«Все равно до Островов это никто не довозит, — разоткровенничался как-то с Корчаком один из стражников, — тут трясутся, берегут, вроде как на память, а как от лагеря за пять километров отъедут, так враз все и повыбрасывают! Никто не хочет там лагерь вспоминать, никому такая память не нужна!»

— А вам что тут нужно, — раздался окрик, и Корчак понял, что кричат ему.

— Я имею право перемещаться в пределах зоны своего отряда без ограничений, — вежливо и с достоинством ответил он подошедшему офицеру, и отдал ему честь по всем правилам.

— Почему не на рабочем месте?

— У меня сегодня Школьный час, я на подмене — четко отчеканил Корчак, достав карточку Лойолы.

Офицер смягчился.

— Лучше вам уйти отсюда, дел по работе у вас тут нет, а мне не хотелось бы подозревать вас в том, что вы хотите нелегально прошмыгнуть в транспорт на Острова.

— А если бы я прошмыгул, это мне помогло бы? — усмехнулся Корчак и пошёл прочь, к школе.

 

Продолжение следует



-->
Дизайн A4J

Карта сайта