• И Упало Слово. Роман

Капо нарочно поставил свой стол в самом дальнем конце помещения, и любой входящий должен был идти к столу через все внутреннее пространство, ежась под строгим взглядом. Корчак не боялся Капо, но все равно постарался чуть ли не бегом проскочить эти пятнадцать метров.

— Ну, что скажешь? — по обыкновению спросил Капо вместо приветствия.

— А чего тут говорить, — странно это все! Пристали стражника с приказом мне явиться самостоятельно, и он потом меня чуть ли не полпути сопровождал, дескать должен удостовериться, что я без задержек прибуду. Что за дела такие!

— Ну тебе лучше знать, что ты там набедокурил, — нейтрально-расплывчато заметил Капо.

— Донос, что ли был? — поинтересовался Корчак.

— Был, донос, был, — подчеркнуто-ласково заверещал Капо, — про то, кто донес, правила запрещают рассказывать, но ты и сам знаешь наверняка, кто донес и про что донес?

— Лойола?

— И скажи-ка ты мне любезный, чем тебе наш лагерный отпуск не нравится?

— Нравится, — четко отрапортовал Корчак. — мне нравится наш лагерный отпуск! Высшим своим благом я считаю ударный труд на благо Родины и потому возможность и обязанность трудиться во время отпуска я воспринимаю, как счастье! О чём и сообщил своему товарищу Игнатию Лойоле!

— За дурака меня считаешь? — осведомился Капо. — Ох и поплясал бы ты у меня завтра перед строем утречком! Ох и раскатал бы я тебя! Да не дано! Не будет тебя завтра здесь!

— Что случилось! — Корчак снова ощутил, как замерло его сердце, уже не первый раз за этот день.

— Тебе лучше знать, что ты там набедокурил!

— Я арестован?

— Бумага на тебя пришла, Ян. Приказом коменданта ты выведен из состава работников лагеря! Уже выведен. Ты — больше не лагерный работник!

— И что это значит?

Капо пожал плечами.

— Пять раз на моей памяти такое было, никто не знает, что это значит, и чем это кончается. Из этих пятерых трое бесследно изчезли, будто и не было их. Одного потом, говорят, в стражниках на дальнем кордоне видели, но это только слухи. А один — большой шишкой стал, в администрации лагеря подвизался, но потом — тоже исчез. Так что не знаю, то ли мне радоваться за тебя, то ли горевать о тебе.

— Ну если тот работник в администрацию попал, может у него легкий рак был?

Капо слова пожал печами и скорчил гримасу.

— А может у меня легкий рак? — с надеждой спросил Корчак, — О нем же, если легкий, не обязательно на медосмотре уведомляют. Я слышал, просто переводят работника в администраторы и лечат амбулаторно.

— А что, были какие-то признаки? — поинтересовался Капо.

— Ну-у, в общем да, болит у меня в последнее время в промежности.

— Давно?

— Полгода!

— Скрывал! — засмеялся Капо и так хлопнул в ладоши, будто поймал Корчака с поличным.

— Ну да, скрывал, а кто не скрывает-то! Легкий рак — это перевод на административную работу. Тяжелый рак — отправка на Острова. За сокрытие легкого рака, пока он не станет тяжелым — всего-навсего административная ответственность. Имеет прямой смысл.

— Нет, Корчак, — вздохнул Капо. Будь это по медицинским показаниям, в бумагах стоял бы штамп амбулатории. И сами бумаги были бы медицинские. А тут — просто листок с приказом коменданта и во всех графах прочерки. Вот я и спрашиваю, чего ж ты такого набедокурил?

— Но там хоть написано, что дальше? Куда мне явиться, или приедут за мной?

— Прямо к коменданту, к 15:00. Так что время у тебя пока еще есть. Со мной по душам поговорить.

— И меня по этой бумаге выпустят с зоны?

— А вот такое ты когда-нибудь видел? — Капо плюхнул на стол пластиковый пакет.

Из пакета на Корчака смотрела его фотография. Фотография была закатана в пластиковую карту, на которой было написано: «Удостоверение гражданина Земли. Януш Корчак Бодайбо».

У Яна перехватило дыхание. Этого просто не могло быть. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Он никогда не видел подобного документа, только слышал о подобном. Название лагеря в его имени могло появиться только в двух случаях: Либо он отправляется на Безмятежные Острова, либо приговорен к казни.

Каждый гражданин Земли при рождении получал имя в честь какой-нибудь известной персоны из прошлого. И полученное имя во многом определяло характер его земной жизни. Персоны прошлого могли быть, как «плохими», так и «хорошими». Если персона была «плохой», то считалось, что часть ее грехов перетекала вместе с именем на новорожденного, и он был обречен потом эти грехи исправлять и еженедельно отчитываться перед куратором о проделанной работе в этом направлении. У каждого был индивидуальный план исправления, к контролю за соблюдением которого начальство относилось со всей серьезностью. Наказывали за срывы этого плана — по-настоящему.

Но тем, кто носил имя «хорошей» персоны прошлого приходилось еще тяжелее. Они должны были всем своим поведением подтверждать, что не зря носят имя великого человека. И каждый поступок, каждый промах расценивался именно в этом ключе — как попытку опозорить великое имя и, следовательно, за любой пустяк можно было получить очень серьезное наказание.

Яну повезло. Этот Януш Корчак, чье имя он носил, был плохим человеком. Он выступил против государства и попытался избавить от заслуженного наказания малолетних преступников, за что и был казнен.

Но людей на Земле было больше, чем известных персон прошлого. И потому в каждом земном лагере были свои Яны Корчаки, свои Игнатии Лойолы, свои Исааки Ньютоны и Джоны Ленноны. Проблем это не создавало. Родившись в Лагере, человек был обречен оставаться в нем до самого отъезда на Безмятежные острова. В каждом Лагере был только один Джон Леннон и только один Ян Корчак, компьютер следил, чтобы имена не дублировались.

Но на Безмятежных островах или в центральных столичных клиниках запросто могли оказаться и несколько Джонов Леннонов из разных лагерей. Поэтому во избежание путаницы любой, кто выходил из учета лагерного ведомства получал третье имя — название лагеря, в котором он родился.

Третье имя так же давали тем, кто шёл на казнь, потому что все экзекуции учитывались строго централизовано, в столицах.

— С этой карточкой, Ян, ты можешь свободно ехать в любую точку Земли, — мечтательно сказал Капо, и ни один стражник, ни один офицер, ни одна лагерная административная шишка, к тебе даже приблизиться не смеет, — ты больше не в их ведомстве. А в каком именно, про то только комендант ведает.

— А если это направление на казнь?

Капо демонстративно огляделся и выдохнул:

— Чего-то я не вижу тут конвоиров!

— А я ведь откупится от тебя хотел, Ньютон, — сказал вдруг Корчак, — думал будешь ты меня по доносу Лойолы гнобить, а я откуплюсь.

— Продолжай, — заинтересовался Капо.

— А теперь вроде, мне это и не к чему, не властен ты больше надо мной, выходит!

— А, ты все равно откупись, тебе-то ведь уже все равно не нужно то, чем ты откупиться хотел.

Корчак засмеялся.

— Ладно, будет тебе от меня подарок на прощание. Подпиши распоряжение для третьей бригады, чтобы она породу на ночь внизу оставляла, а на склад бы ее поднимала только утром.

— А смысл? Работники меня проклинать будут. С утра только один лифт на подъем работает, зашьются!

— Смысл в том, что влажно там внизу, ручей там протекает, а порода гигроскопичная, влагу из воздуха тянет.

— Ну голова, — восхищенно ахнул Капо. — Породу мы на вес сдаем, а влажность при сдаче не нормируется. Она процентов пятнадцать от своего веса за ночь впитает. Так ведь?

— Все тридцать, я посчитал. Станете передовиками враз.

— Я тебя всегда ценил, Ян, — вдруг сказал Капо, — Орать — да, орал на тебя, но ты вспомни, за те двенадцать лет, что я здесь, я тебе хоть раз что-то по-настоящему плохое сделал? Тоже хочу тебе кое-что подарить. В бараке сейчас народу мало, и Лойола— там. Если ты вдруг решишь набить ему морду, то я ничего не увижу, и свидетелей не будет, обещаю.

— Не до того мне сейчас.

За окном дневальный ударил в рельс.

— Пообедаешь? — спросил Капо, — Напоследок. Кто знает, успеют там тебя к ужину оформить или нет.

Они пошли в столовую.

Капо хотя и были самыми важными начальниками для работников, к административному персоналу не относились, спали вместе со всеми в бараке и питались в общей столовой. Единственная привилегия, которую Капо мог себе здесь позволить — отдельные нары и отдельный столик у окна.

Работники расступились при виде начальства, Ян увязался за Капо и тоже проскочил без очереди. Повар плюхнул им в котелки по комку вареной комбикрупы и положил сверху по маленькой, но целой, вяленой рыбке.

— Нормы белка на всю зиму увеличили, очень хороший улов в этом году, — сообщил он.

— Вот видишь, Корчак, — сказал Капо, — такая роскошная жизнь начинается, а ты нас покидаешь.

Это услышали несколько ближайших работников.

— В другой отряд переводят? — спросил один из них.

— Вроде того, — ответил Корчак.

Они сели с Капо у окна за его столиком, и это не ускользнуло от внимания работников. На них посматривали с любопытством.

Тут в столовую вошел Лойола и его лицо вытянулось от удивления.

Капо вдруг подмигнул Яну и громко обратился к работникам.

Вы обратили внимание на то, что я пригласил за свой столик Яна Корчака?

Это теперь такая новая форма поощрения. Она не официальная, от меня лично. Теперь, если кто сделает что-то хорошее или правильное, не недостаточное для того, чтобы я подал рапорт наверх, я буду приглашать такого человека за свой столик. Чтобы все видели, что человек сделал что-то хорошее и я его поощрил.

Что же такого хорошего сделал Януш Корчак, спросите меня вы?

Я поощрил Яна за патриотизм. Сегодня Ян сказал на построении, что отпуск у нас в лагере не отличается от работы. Кто-то может быть усмотрел бы в этом паникерство и распускание вредных слухов. Но Ян объяснил мне, что он имел ввиду. «Высшим своим благом я считаю ударный труд на благо Родины и потому возможность и обязанность трудиться во время отпуска я воспринимаю, как счастье!» — сказал мне Ян и я понял, что он настоящий патриот Земли.

А потому хочу так же выразить благодарность Игнатию Лойоле за то, что оперативно проинформировал меня о патриотическом высказывании Яна и дал мне возможность поощрить его.

Десятки налившихся свинцом глаз скрестились на Лойоле. Тот побледнел и выскочил из столовой. Ян физически ощутил, как в воздухе запахло «темной».

Раскрывать информацию о доносчиках категорически запрещалось. Это знали все. Но ведь совсем иное дело публично похвалить того, что сообщил о патриотическом поступке товарища. Это было не только разрешено, это — поощрялось.

Потрясенный Корчак смотрел на Капо и не понимал, как он раньше не смог распознать истинную суть этого человека.

• Назад
• Вперед