К пяти часам вечера, как это водилось на острове, полдневная духота стремительно спадала, открывая дорогу легкому освежающему ветерку с лагуны. Сразу становилось приятно, природа приходила в себя после полдневного теплового удара, наливалась соками, и по острову начинали струиться блаженные растительные ароматы. На трактирную площадь собирался народ и готовился к танцам.

Сегодняшний вечер обещал быть особенным: неполные танцевальные пары, существование доселе на острове в количестве девяти, обрели, наконец, долгожданных партнеров, и это обещало создать долгожданную танцевальную гармонию.

По этому случаю трактирщик пустил в ход рождественскую иллюминацию и причудливые разноцветные огни, пока еще при дневном свете малозаметные, обещали в сумерках придать празднику некую особую торжественность и возвышенность. Национальное Радио тоже не осталось в стороне и, пока еще время танцев не наступило, наигрывало тихо со своего столба что-то тонкое, нежное, протяжно-задушевное, отчего хотелось то ли заплакать, то ли возлюбить всех и вся, то ли прижаться к близкому и надежному плечу и затихнуть навеки. Ветерок с лагуны подхватил эту мелодию, стал ей подсвистывать, на удивление в лад, потом улетел на море и принес оттуда что-то такое, чего словами не передать, но что пришлось очень кстати.

А с севера появился вдруг новый звук, вначале слабый и невнятный, а затем усилился, стал дробить и рвать на кусочки установившуюся гармонию, и, в конце концов, перешел в такой оглушительный грохот, что остров задрожал, а у людей заложило уши.

Над толпой, едва не задевая крыши, стремительно пронесся огромный крылатый силуэт.

— Смотрите, самолет! Ей-богу, настоящий самолет! — восторженно закричал старик Сигизмунд.

— Восторг этот был понятен. О самолетах на острове слышали, их видели на картинках и даже имели представление, как они гудят. Yо чтобы вот так запросто, «живьем» увидеть настоящий самолет — такого еще не было. Толпа закричала, зааплодировала, приветственно замахала руками. Для всеобщей радости не хватало только чуда, и вот оно явилось.

— Ура! — кричала толпа.

Военный министр «ура» не кричал. С какими-то невероятно бешеными глазами он носился между согражданами, пихал кого попало и вопил по —островному, вероятно вследствие какого-то потрясения овладев доселе неизвестным ему языком:

— Danger! It is всем каюк! *

Прошло некоторое время, прежде чем на него обратили внимание и стали слушать. Из взволнованной речи министра выяснилось, что самолет этот вовсе никакое не чудо, а совсем наоборот. Министр клялся всеми своими родственниками, что узнал в этом стервятнике бомбардировщик родных американских ВВС — B111. Самолет, несомненно, прилетел бомбить остров.

Сначала было засомневались в словах министра, но самолет вскоре снова показался над горизонтом и направился к острову так уверенно —неотвратимо, что сомнений в его намерениях не оставалось.

— Ничего, — сказал трактирщик, — сейчас мы его! — И, вскоре, вернулся с берданкой. У всех отлегло от сердца — трактирщик не раз говорил, что он отличный стрелок.

— No! — закричал американец. — It is бестолку! Калашников пу-пу-пу — yes! **

Истина его слов стала ясна всем — друзья военного министра, бывшие соратники по десанту, уже залегли со своими автоматическими винтовками и вовсю палили в приближающийся самолет, не причиняя ему ни малейшего вреда.

— Нет —нет, друзья, так не годится! — выступил вперед Доктор. — Эдак мы только патроны зря переводим. Надо что-нибудь другое придумать.

— Что? — воскликнули все в один голос.

— А вот что! — хитро сощурился Доктор. — Белла, иди —ка сюда, вот так, поближе, поближе. А теперь вспомните, как вы давеча у трактира стрельнули по Скунсу великолепными фиолетовыми молниями из своих очаровательных глазок. Шарахните так же по самолету, только поточнее, пожалуйста.

— Это я так просто не могу, — замялась Белла, — для этого меня нужно хорошенько оскорбить, чтобы я возмутилась как следует.

— Ну, за этим дело не станет, — Доктор обернулся, прикинул направление на самолет, пристроился между ним и Беллой, подумал немного, улыбнулся и сказал: — Ну и шлюха же ты, Белла, и черт тебя дернул спать с этим обрубком итальянской каланчи...

Рука Джованни описала в воздухе красивую дугу и опустилась на физиономию Доктора.

— Вы с ума сошли, Джованни! — крикнул Доктор, выбираясь из кустов. — Я вовсе не думал того, что сказал. Это было сделано только для того, чтобы оскорбить вашу супругу. Вот Белла не меня не сердится, не так ли?

Белла взмахнула рукой, и доктор снова отлетел в кусты.

— Запомните раз и навсегда,— нравоучительно сказал Старый Садовник, помогая ему выбраться, — никакую женщину, никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за что нельзя называть шлюхой. Это, во-первых, невежливо, а во-вторых, всегда плохо кончается. Вам нужно было оскорбить Беллу как-нибудь поаккуратнее, деликатно, что ли.

— Только попробуйте! — мрачно произнес Джованни.

— Нет, деликатно не годится, — сказал Доктор, стряхивая с себя пыль. — Тут нужно оскорбить именно сильно, основательно — вот в чем вся соль. Сейчас еще разок попробуем — я придумал как. Эти слова стоили ему еще одного полета в кустарник.

— Что вы все время деретесь, — крикнул он оттуда, уже не рискуя выбраться. — Это не патриотично, думать о своем личном, когда отечество в опасности. Я предлагаю поставить вопрос об оскорблении Беллы для нужд отечества на всеобщее голосование.

— Еще чего! — воскликнул Скунс. — Здесь вам не какая-нибудь демократия, чтобы женщин оскорблять.

— Караул! — завопил вдруг старик Сигизмунд. — Он уже бомбит!

Все оглянулись. Самолет, несущийся к острову, был уже совсем близко, настолько, что можно было различить отдельные детали его оснастки. С каждой секундой он все увеличивался и, чем дальше, тем быстрее и быстрее; рос беззвучно, опережая свой звук, и оттого зловеще. Вдруг все увидели, как снизу выползли и стали раздвигаться створки бомболюка.

— Белла!!! — завизжал Доктор. — Вы что не видите! Сбивайте скорее, тут не до церемоний! Ну, представьте, что это он вас оскорбляет своим присутствием!

Самолет беззвучно исчез в яркой вспышке пламени и разлетелся на тысячи ослепительных брызг.

Спустя несколько секунд все услышали взрыв, и сразу же вслед за этим на остров обрушился грохот двигателей уже не существующего самолета.

— Молодец, Белла! — воскликнул Доктор, едва грохот стих. — Здорово ты его!

— Ха! Еще чего! Вы меня оскорбляете, а я вам самолеты сбивать буду?

— It is ракета , — прокомментировал военный министр, — с another plane.***

— Ага, вот он! — ткнул пальцем в небо старик Сигизмунд. Все посмотрели в направлении пальца и увидели между облаками маленький черный крестик.

— Не может быть! — поджал губы Старый Садовник. — Никогда не поверю, что такая маленькая фитюлечка может сбить большой самолет. Да и зачем ему это делать?

— Сейчас узнаем, он спускается.

Самолетик медленно делал круги над островом, опускаясь с каждым разом все ниже и ниже.

— Будет садиться, — сказал военный министр.

— Учтите, Скунс, — забеспокоился старик Сигизмунд, — если он потребует заплатить за помощь — не платите! Помощь должна быть всегда бескорыстной.

— Он не сядет, у нас же нет аэродрома.

— Сядет, он с вертикальным взлетом.

— Мои розы!!! — завопил Старый Садовник.

Над водокачкой медленно плыл парашютист, безвольно болтаясь под ярким оранжевым куполом. Он направился прямо на розовый куст.

— Откуда он взялся?

— Наверное, со сбитого самолета.

— Убью, если на куст сядет! — взвизгнул Старый Садовник.

Парашютист сел на куст.

Старый Садовник выхватил у старика Сигизмунда трость и помчался убивать парашютиста.

Старик Сигизмунд этого не заметил, все его внимание было поглощено самолетом, садящимся на остров. Постепенно все повернулись в эту же сторону и стали ждать. О Старом Садовнике забыли.

Люк самолета откинулся, оттуда вылез грузный черноволосый мужчина и, усевшись в траву, молча стал переодеваться. Он скинул с себя черный летный комбинезон, и под ним оказался надет то ли фрак, то ли смокинг — на острове в таких вещах не разбирались. Затем он снял шлем и, вытащив откуда-то котелок, нахлобучил его на голову. Толпа в напряжении следила за ним. Мужчина сменил летные ботинки на черные лакированные туфли, встал и изящно поклонился.

— Папочка! — нерешительно произнес Джованни.

— Что «папочка»? — несколько грубовато улыбнулся мужчина. — Не узнал сразу, что ли? Тоже мне, сын называется. Мог хоть разочек за пять лет дома показаться?!

— Но ты же меня проклял, папа!

— Проклятие проклятием, но семейные отношения надо поддерживать. Впрочем, я знал, что ты пришлешь телеграмму. Когда по радио сообщили о гибели судна, я послал человека на почту, чтобы он сидел и караулил — в нашем роду еще никто не тонул. Браво, сынок! Поцелуй меня.

Джованни не очень решительно приблизился к отцу, и они поцеловались.

— Ну, а теперь познакомь меня, что ли, со своими друзьями.

— Друзья! — обернулся Джованни к островитянам. — Это мой папа, познакомьтесь.

— Чезаре Фортунато! — поклонился папа.

— Папочка, а это моя жена.

— Это!?

— Куда ты смотришь — это трактирщица! Моя жена — вот.

— Очень! Очень приятно, расплылся в улыбке Чезаре, и, подхватив Беллу за руку, доверительно зашептал ей на ушко: — Вы знаете, мой Джованни такой оболтус (вы, впрочем, должно быть сами уже это заметили), я так боялся, что его окрутит какая-нибудь вертихвостка, а теперь я спокоен — он в надежных руках.

Сделав, таким образом, комплимент и оставив Беллу в приятном смущении, Чезаре подхватил Джованни и, улучив минутку, прошептал:

— Вполне одобряю. Очень недурно, весьма! Немного худа, ну да ничего, раскормим. Там, в самолете, подарки и гостинцы; доставай, на всех хватит.

Джованни полез в самолет, а толпа, тем временем, уже пришла в себя и делегировала вперед старика Сигизмунда.

— Уважаемый Чезаре! — начал тот. — Нет, не так!.. Наш дорогой, нежно —любимый и глубокоуважаемый Чезаре, мы все...

Тут он получил мощный толчок в спину, плашмя полетел в траву и растянулся. Прямо по его распростертому телу, нелепо взмахивая руками, хватая воздух разинутым ртом и тараща от ужаса глаза, промчался американский летчик. Следом, размахивая Сигизмундовой тростью, бежал Старый Садовник. Даже не заметив встающего Сигизмунда, он снес его вдругорядь и скрылся вслед за американцем в кустарнике.

— Так вот, я хотел сказать, уважаемый Чезаре! — поднялся и отряхнулся старик Сигизмунд. — Мы все...

— Папочка! — крикнул Джованни из самолета. — Зачем нам столько оружия?

В руках у него была кошелка, из которой торчало десятка три разнокалиберных стволов.

— Оружие никогда не помешает, — строго сказал Чезаре. — В наше время это необходимость. Не пройдет нескольких дней, и ты сам убедишься в этом. (Забегая вперед, скажу, что старый Чезаре оказался прав — оружие, привезенное им, сыграло в судьбе острова важную роль, но об этом — после).

— Так вот, уважаемый Чезаре, — быстро затараторил старик Сигизмунд, явно опасаясь, что его снова прервут, — мы все, то есть... островитяне... они уполномочили меня... короче говоря, огромное вам спасибо за бескорыстную и, самое главное, своевременную помощь. Если бы не вы, то неизвестно, что бы с нами было.

— Да полноте! — поморщился Чезаре. — Было бы за что благодарить. Ужасно не люблю, когда люди чувствуют себя обязанными мне. Да я бы его все равно сбил, этот самолет, даже если бы он на вас не нападал. Терпеть не могу военных — ругают мафию, а сами убивают куда как больше народу.

— О, кстати! — спохватился Скунс и, подхватив Чезаре под руку, отвел его в сторону. — Я хочу поговорить с вами от имени правительства. Понимаете ли, мы оказались в неловком положении. Мы, конечно, очень благодарны вам за помощь, но я боюсь теперь, как бы нас не обвинили в связях с международной мафией.

— При чем тут мафия? — пожал плечами Чезаре. — Я здесь нахожусь, как частное лицо, как папа Джованни — так всем и говорите. А мафия здесь ни причем.

— Вы меня утешили, — облегченно вздохнул Скунс и радостно повернулся к толпе: — Друзья! Все уладилось! Будем танцевать!

Танцевали в тот вечер, как никогда. Танцевали так, что остров пришел в движение, а от него затряслось и море, от моря — небосвод, на небосводе заходила ходуном луна, и вниз дождем посыпались звезды. Астрономы объяснили эту катавасию столкновением Земли с потоками то ли Леонид, то ли Кариатид. Сейсмологи заговорили о вспышке активности в поясе Блюмберга —Бокельмана, а единственные люди, которые могли бы все объяснить, просто танцевали и им не было до всего этого никакого дела. Танцевали до упаду. Танцевали и действительно падали в изнеможении, но, отлежавшись немного, вставали и снова шли танцевать. И старик Сигизмунд танцевал, и толстый трактирщик со своей женой, и даже их высокопоставленный сын на весь вечер забыл о своем президентском достоинстве. А о морском министре с молодой женой и говорить нечего — им сам Бог велел. И Старый Садовник пришел откуда-то заполночь, помятый, но довольный — и тоже тряхнул стариной.

И старый Чезаре Фортунато не удержался: распихал всех и в одиночку исполнил любимый танец итальянской мафии — тарантеллу, что, конечно, имело огромный успех.

А потом, когда уж и ноги не слушались, и у Национального Радио иссяк запас мелодий, и до рассвета было еще далеко, но душа никак не могла успокоиться, хотелось ей, душе, чего-то еще, такого, то вспомнили об арсенале, что привез с собой Чезаре.

Подхватили винтовки, автоматы, карабины, вышли на берег и ухнули залпом в пространство, в темноту, в этот необъятный, далекий мир, крича, хохоча и радуясь.

Шарахнулись от берега дельфины, испуганно взмыли вверх чайки, не понимая, что бояться нечего — это всего лишь салют — счастье, бьющее через край, — апофеоз революции!

* Спасайся, кто может! (остр.)

** Это не поможет, тут нужен хотя бы автомат Калашникова! (остр.)

*** Это ракета, пущенная с другого самолета. (остр.)