Трактир «Три веселых друга», именуемый в просторечии «У друзей», являлся своеобразным политическим и культурным центром острова. Способствовало тому, во-первых, выгодное географическое положение трактира (он располагался на главной площади, как раз напротив того столба, где висело Национальное Радио), а во-вторых, то, что он был единственным трактиром на острове.

Каждый островитянин, выйдя по утру за порог своего дома, счел бы для себя великим грехом миновать порог трактира и не заглянуть на традиционную чашечку утреннего кофе. А после революции популярность трактира еще больше возросла, поскольку хозяин трактира Скунс —старший приходился новому главе правительства родным папой.

Когда первые лучи солнца, продираясь сквозь утренний туман, падали на остров, и на нем начиналась жизнь, то начиналась она непременно с трактира. Скунс —старший гостеприимно распахивал двери, и запах свежесвареного кофе мощными струями расползался по острову, забираясь в носы спящих островитян и, поскольку петухов здесь не водилось, служил для них единственным будильником.

Первым возле трактирных дверей неизменно оказывался Хрисанф Бабочкин — собственный корреспондент ТАСС на острове. Он узурпаторски присваивал себе самое лучшее место возле дырки в потолке (оттуда приятно обдувало в жару) и располагался там до самого обеда.

Вторым всегда приходил старик Сигизмунд и, посокрушавшись о том, что его местом бессовестно завладел бесстыдный Хрисанф, он усаживался возле трактирной стойки и до вечера изводил трактирщика своими нудными стариковскими разговорами.

Дальше следовала небольшая пауза, вслед за которой народ валил непрерывным потоком. И уже после того, как все рассаживались, после того, как все успевали отхлебнуть первый глоток, в трактир вваливался заспанный, опухший Доктор и, пробормотав что-то о пользе утреннего сна, тяжело опускался в тенечек на веранде.

Так продолжалось изо дня в день, из месяца в месяц, и посторонний человек, впервые оказавшийся на острове и, будучи незнакомым со здешними обычаями, вряд ли сумел бы отличить один день от другого.

Но в это утро вдруг случилось нечто невероятное, и, казалось бы, этот раз и навсегда заведенный порядок, вдруг нарушился.

Хрисанф Бабочкин пришел, как всегда, вовремя — первым. А Сигизмунд вовремя не появился, не появился и потом; и не то, чтобы совсем пропал, а пришел все-таки, но со слишком уж большим опозданием, даже после Доктора.

Он не спеша вошел в трактир, насвистывая и глядя в потолок, будто ничего не случилось, а на лице его сияло выражение затаенной торжественности. Тотчас смолкли разговоры, и несколько десятков глаз скрестилось на его фигуре.

— Что случилось, Сигизмунд? — не выдержал первым Доктор. — Может вам не здоровилось? Или небо упало на землю, что помешало вам прийти вовремя?

— Ничего особенного, — чрезмерно хладнокровно произнес Сигизмунд, и гордость брызнула из него во все стороны, — просто в эту ночь моя племянница стала женщиной.

— А-а! То-то я смотрю вас сегодня дома не ночевало! — радостно хихикнул Старый Садовник. — Я вашего храпа совсем не слышал, а что-то непонятное звучало: я так измучился, что это мне спать не давало, так понять хотелось!

— А ну вас! Бросьте трепаться, Сигизмунд! — заметил Хрисанф Бабочкин, красиво сплевывая сквозь дырку на потолке на зеленую лужайку перед трактиром. — Если это о Джеке (так звали на острове представителя Ассоушейтед Пресс), то вас надули! Стоит ему пропустить стаканчик — и он уже ни на что не способен. А за то, что он у вас первым делом пропустил стаканчик, я готов поручиться.

— При чем тут Джек? — искренне и даже немножко обиженно удивился Сигизмунд. — Люди, разве я хоть слово сказал о Джеке? Я сразу говорил моей Белле, что этот молодой человек для столь важного и деликатного дела не годится. Но, молодость! Ей самой хотелось во всем разобраться, и я ее не виню. Она умная девушка! Как только ей стало ясно, она сама, лично, вышвырнула этого Джека и я, право, даже не знаю, где он сейчас.

Тут дверь распахнулась, и в проеме показался сам Джек, помятый, но, тем не менее, успевший привести себя кое-в-какой порядок и даже побриться.

— Скунс, виски! — словно пароль рявкнул он с порога свою неизменную фразу.

— С утра только кофе, мистер Джек, — ответил трактирщик неизменным отзывом.

Завсегдатаи слушали с интересом, хотя знали этот диалог наизусть, и каждая последующая реплика была известна заранее.

— Скунс! Вы же не убийца! — заламывал руки Джек. — Вы ведь не дадите погибнуть человеку!

— Обратитесь к Доктору.

— Один стаканчик, пожалуй, можно, Скунс, — с удовольствием включился в свою роль Доктор.

— Ладно, Джек. Но только в последний раз, — следовала заключительная реплика, после чего спектакль, обычно заканчивался.

Но на этот раз, выпив виски, Джек не ушел, а повернулся к публике и обвел всех постепенно трезвеющими глазами:

— Господа, в чем дело? Что случилось? Какая сейчас власть на острове, советская или демократическая? Пошел сейчас к советской конторе — заколочено, пошел к американской — заколочено! Кто сейчас нами правит господа?

— Вы проспали революцию, Джек, — охотно пояснил Хрисанф под общий хохот. — Уже две недели, как нами правит ефрейтор Скунс, сынок нашего уважаемого трактирщика.

— Президент Скунс, — мягко поправил его трактирщик, — вы забыли, Хрисанф, что со вчерашнего дня власть на острове решено передать гражданскому правительству, и потому ефрейтор теперь именуется «президент».

Минут пять Джек обмозговывал эту новость, безусловно, для него сногсшибательную, потом лицо его сморщилось, и он заплакал.

— Что с вами, Джек? — участливо забеспокоился трактирщик. — Если вы опасаетесь, что вас будут преследовать за сотрудничество с американцами, так плюньте на это! Вон Хрисанф, он ведь тоже сотрудничал с русскими и, как видите, без последствий.

— Всегда! — прохлюпал Джек, сотрясаясь от рыданий. — Всегда!... Ассоушейтед Пресс ... была впереди... А я прозевал!... Теперь впереди ТАСС.

— Тю-у! — воскликнул Хрисанф. — Если дело только в этом, то успокойтесь, Джек! Клянусь вам, я ничего не сообщал о революции ни в ТАСС, ни кому бы то ни было! Так что, приоритет за вами, если пожелаете.

— Не сообщали? Почему? — слезы Джека мигом просохли.

— Видите ли, Джек, я исповедую социалистический реализм — то есть смотрю на вещи реально. На острове произошла революция — это реальность! Мир об этом ничего не знает — это тоже реальность! Так скажите на милость, какого черта мне в эти две реальности вмешиваться, когда они существуют сами по себе, а я — сам по себе!

— Браво, Хрисанф! — воскликнул трактирщик. — Мне нравится этот ваш социалистический реализм. Я поговорю с сыном насчет того, чтобы сделать его официальной идеологией острова...

— Погодите! — прервал его Джек. — Так значит, я могу пойти дать телеграмму агентству о том, что произошло на острове. Не так ли, Хрисанф?

— Несомненно. Приоритет — ваш! Я вам его уступил.

Джек окончательно успокоился, вытащил из кармана блокнот с авторучкой и, подхватив почтмейстера, умчался прочь.

— Вот видите, как мало нужно, чтобы обрадовать человека, — назидательно сказал Старый Садовник и вновь повернулся к Сигизмунду. — Так я не понял тебя, Сигизмунд. Если, как ты говоришь, Джек тут ни при чем, то каким образом твоя Белла стала женщиной? Насколько я понимаю, для этого нужен еще и мужчина; но ни один из сидящих здесь мужчин не возьмет на себя риск изменить жене, по крайней мере, здесь, в пределах острова. Это непонятно, Сигизмунд.

— О! Оказывается, вы не знаете моей Беллы! Если ей что —либо втемяшится в голову, она хоть из-под земли, но выкопает то, что ей нужно.

— Надеюсь, вы не имеете ввиду покойников! — содрогнулся Доктор.

— О нет! Но пока я вчера вечером в очередной раз доказывал моей Белле, что бедняга Джек не годится для такого важного дела, она втихомолку достала себе где-то какого-то отчаянного мальчишку (ума не приложу, откуда он взялся). Они выставили меня за дверь, а когда я поутру вернулся домой — поставили перед свершившимся фактом. Вот и все.

— А-а, знаю! — Высунула голову из-за занавески мадам Розалия — жена трактирщика. — Вчера вечером на остров высадились с лодкой восемь военных американцев. Ужас, какие симпатичные! Девушки их всех по домам разобрали.

— Помолчи! — прикрикнул на нее трактирщик. — Занимайся своим делом и не лезь в мужской разговор.

— Отчего же, Скунс, это интересно, — заступился Сигизмунд, — только к нам это отношения не имеет. Мой мальчишка вовсе не американец и не военный. Он — гражданский итальянец, вот он кто

— Итальянец? — удивился трактирщик. — Откуда же у нас может быть итальянец... Нет, я, конечно, знаю, что где-то там есть какая-то Италия, и, может быть, это действительно так. Но живой итальянец у нас на острове?.. Вы уверены, что вас не надули?

— Да нет же, уверяю вас, самый настоящий итальянец!

— Да-а, неисповедимы пути Господни.

— А что, — вмешался Хрисанф, — итальянцы, между прочим, отличные ребята. И пить умеют, не то, что бедняга Джек.

Тут дверь распахнулась, и снова показался Джек. Нижняя губа у него болезненно дрожала, в глазах стояли слезы.

— Вы только послушайте, Хрисанф! — взвыл он с порога. — Они отстучали мне, что я дурак.

— В этом они не правы, Джек, — сказал Хрисанф. — Вы пьяница, вы алкоголик — это так, но дураком вас никак назвать нельзя. Остатки интеллекта у вас сохранились.

— Вы знаете, Хрисанф, они потребовали, чтобы я сообщил, куда делась карательная экспедиция, напавшая вчера на остров.

— Напавшая на остров? А разве на остров кто-нибудь нападал? — удивился Хрисанф, обводя всех недоуменным взором.

Все единодушно пожали плечами.

— Никто на нас не нападал, — уверенно сказал трактирщик, — уж мне-то сын сказал бы, если бы случилось что-нибудь подобное.

— Да мы бы все знали. Такие вещи незамеченными не проходят.

— Так что идите, Джек, и отстучите им, что никто на нас не нападал, — подытожил Хрисанф. — А если они посылали какой-то десант, то острова он попросту не добрался.

Джек повернулся и побежал отправлять новую телеграмму.

— А, послушайте! — спохватился Старый Садовник. — Помните, вчера какой-то корабль приплывал, хотел наших женщин отбить. Может они это имели ввиду?

— Да бросьте вы! Это же было коммерческое судно, обычные морские разбойники.