- Информация о материале
- Автор: Андрей Шипилов
- Категория: И Упало Слово
- Создано: 01 декабря 2016
— Я не намерен спасать этот мир! — сказал Ян.
События последних суток развивались настолько стремительно, и в эти сутки было втиснуто так много, что он уже потерял ощущение времени.
Когда он мчался по лестнице к двери своей Белоснежки? Вчера? Сегодня? Когда Такэда застал его в комнате Анны? Когда это было? Сегодня утром или неделю назад?
Может быть бессонная ночь была тому виной, но все смешалось в сознании Корчака, и у него возникло странное ощущение, что его мысли обретают материальность. Стоило о чем-то подумать — и это превращалось в реальность.
Всего несколько дней назад он написал на листке строку «моя команда» и под ней — список имен. И вот этот список материализовался — все эти люди сидели сейчас перед ним.
Тут были Анна, Шарлотта, Глинская, Тагор — точно по его списку. Но был и еще один человек, которого в его списке не было — Ринго Старр. Его привела Елена Глинская. Она вошла в комнату Корчака вместе со Старом, держа его за руку.
— Если вы прогоните его, я тоже уйду, — сказала она с вызовом, — если вы доверяете мне — то доверяйте и ему.
— Вы — плохие конспираторы, Елена, — засмеялась Шарлотта, — я даже заключила пари с Анной, приведете вы Стара или нет. Я — проиграла.
— Достаточно было посмотреть, как вы стараетесь все время уединиться, чтобы обо всем догадать, — улыбнулся Тагор.
Ян понял, что от его внимания ускользнуло что-то такое, что было известно всем.
Пять человек сидело перед ним и смотрели на него с ожиданием и надеждой.
А он не мог оторвать взгляд от двух бутылок шампанского, стоящих в углу.
Их принесла Шарлотта.
— Пусть все думают, что у нас игра, — пояснила она, — иначе как объяснить, с какой целью мы тут собрались.
А действительно, с какой целью они собрались?
Корчак понимал, что от него ждут каких-то особых слов. Но он не знал, что говорить. Ему казалось, что эти две бутылки шампанского в углу гипнотически притягивают его взгляд, но на самом деле он просто не хотел смотреть в глаза окружающим. Посмотрев кому-то в глаза, он должен будет что-то сказать. А сказать ему было нечего.
— Я не намерен спасать этот мир! — снова повторил он.
— Никто из нас, кто сидит в этой комнате, — ответил Тагор, — не намерен спасать этот мир. Нас здесь собрало вместе именно понимание того, что этот мир не достоин спасения. Но при этом ведь нельзя бросать на произвол судьбы тех, кто живет в этом мире. Что нам делать, Ян?
— Почему вы спрашиваете об этом у меня?
Тагор пожал плечами
— Потому что ты шагнул первым, — вдруг сказала Анна, — Такова природа человека, ему очень трудно решиться сделать первый шаг самому. Но если кто-то другой сделает такой шаг, все остальные охотно и без колебаний пойдут за ним. Так получилось, что ты сам того не ведая, сделал этот первый шаг. Ты нашел эту свою формулу, ты заставил самого Дабл Ви поменять свои планы, ты невольно запустил в движение какие-то такие процессы, что даже Такэда вынужден был забросить все дела и остаться здесь. Хотел ты того или нет, но ты оказался на несколько шагов впереди любого из нас. И мы просто идем за тобой, в надежде, что ты покажешь нам дорогу.
— А если я заведу вас не туда?
— Не волнуйся, — засмеялась Шарлота, — мы тебя поправим. Не забывай, тут собрались гении. Расскажите, Ян, почему вы не хотите спасать этот мир. У каждого из нас свои резоны, а какие у вас?
— Так вот сразу и не сформулируешь, — ответил Корчак. — Пока мой мир ограничивался Лагерем, я считал, что так и должно быть. Я не знал, что может быть как-то по-другому. Я воспринимал Лагерь, как норму жизни и даже находил в той жизни множество поводов для радости.
И лишь оказавшись здесь, я понял, что все эти лагерные радости, ценности и достижения — ничего не стоят. Я понял, что мир может быть другим, совсем другим. Свободным, светлым и радостным. И я сделал вывод, что если двигаться дальше и дальше от лагеря, то мир будет становиться все лучше и лучше.
И вдруг оказалось, что это не так. Что и с той стороны, всё то, что окружает лагерный мир, это тот же — Лагерь. Он, конечно, другой, он более комфортный, он выстроен иначе, но по сути — там то же самое рабство.
И место, где мы находимся сейчас, этот наш центр Ч, это — единственная светлая полоска между двумя темными мирами. Это, видимо, единственное место на земле, где существует хоть какое-то подобие свободы
Но нас здесь выпустили на свободу из рабства лишь для того, чтобы мы сохраняли это рабство и дальше. Это противоестественно. Так не должно быть. Я отказываюсь это делать.
— Ты забыл про Безмятежные Острова, — напомнил Тагор, — там — свобода, там — нет никакого рабства. Во всяком случае нам так говорят.
— Я не был на Безмятежных Островах, — ответил Корчак, — но я знаю, что они — не сами по себе существуют, они — часть этого лагерного мира, а значит, скорее всего — там просто очень комфортная версия лагеря.
— Это не совсем так, — сказала Шарлотта, — в прежней свой жизни я часто и много бывала на Островах, я, собственно, жила там. Там действительно — свобода, там все прекрасно. Но вы, Ян правы, острова — они не сами по себе, они часть этой жестокой системы, они не могут существовать без этого ужасного мира, они паразитируют на нем, и небольшое число людей, живущих на них, счастливы лишь за счет того, что все остальные глубоко несчастны.
— На самом деле, все еще намного хуже, чем вам кажется, Ян, — вдруг подал голос Ринго Стар. — Сказать, что в «свободном мире» отсутствует свобода, это — еще ничего не сказать. Знаете, какие литературные сюжеты популярны у низших каст в этом «свободном мире»?
Это истории о счастливых лагерных работниках, которых не мучают семейные проблемы, которые, хоть в каких-то пределах, но могут сами влиять на выбор своей будущей профессии и должности. А если повезет, то и попасть на Острова не после 70, а в молодости, всего-навсего заболев раком. И чей статус реально зависит от способностей, продемонстрировав которые можно передвинуться из простых работников в специалисты или начальники. Вы даже представить себе не можете, какое количество мелких чиновников не задумываясь поменяли бы свой статус «свободного человека» на статус лагерного работника, ради той иллюзии свободы выбора, которая, как им кажется, присутствует в лагере.
Вот вы были лагерным работником, Ян, прежде чем попали сюда, в Центр. А знаете, кем был я?
Я был чиновником шестой касты. Это давало мне право на отдельный дом с отдельной комнатой для каждого члена семьи, если бы она у меня была. Это давало мне право на две недели отдыха на Островах каждый квартал — в сумме — два месяца в году. Это право на персональный автомобиль с персональным «управляющим транспортным средством». Рабочий день — четыре часа. При четырех рабочих днях в неделю. Право посещения бассейна, спортивного клуба, персональная библиотека и неограниченный доступ к развлекательным фильмам и играм.
Чтобы получить все это, мне не надо было ни учиться, ни доказывать свои способности, ни работать. Мне надо было просто родиться в нужной семье, и все.
Был ли я счастлив от такой жизни? О да! Лично я был счастлив. Но, пожалуй, один-единственный изо всех окружающих меня людей моей касты!
Вы можете представить себе инженера, Ян, который не умеет читать чертежи или не знает четырех действий арифметики? В вашем, лагерном, мире такое невозможно. А в нашем, свободном, это — норма.
Зачем человеку, напрягаться, учиться, работать в полную силу, если его положение в обществе уже определено в момент рождения и никак не зависит ни от его способностей, ни от его дел и поступков. Если он более-менее умен и образован, его доверят руководить каким-нибудь важным отделом департамента. Если он необразованный дурак, едва умеющий читать и с трудом владеющий четырьмя действиями арифметики, ему ничего не доверят, но дадут какую-нибудь бессмысленную работу, и он все равно будет начальником отдела, с теми же правами и привилегиями, что и первый.
— Но если ведь глянуть на тех чиновников из центральной администрации, которые тут в лагере, , — заметил Тагор, — то тупиц среди них нет, тот же Дабл Ви…
— Дабл Ви — из вышей касты. Это там, наверху, среди высших каст, у которых есть право решать, идет борьба за полномочия, за власть, за доступ к возможностям. Там они выкладываются на совесть.
А у нас, в средних кастах, лучше оставаться неграмотным дураком и бездельником, так жизнь будет комфортнее.
Но мне повезло, мне нравилось то, чем я занимаюсь. Тут, в Центре, меня называют гением административной работы, но там мне просто нравилось, то, что я делаю. Я был, наверное, единственным человеком во всем департаменте, который понял и разобрался как работает вся эта государственная машина, и в чем смысл происходящих действий.
Меня завораживало это движение огромного и сложного механизма, я получал колоссальное удовольствие от того, что детально понимал все тонкости этого сложного движения и значение каждого самого мелкого винтика. Я был в восторге от того, что сам во всем разобрался, все понял до такой степени ясности, какой не было ни у одного высшего чиновника.
Я ощутил в своих руках такое могущество, что у меня захватывало дух. Ведь моё понимание позволяло мне чуть-чуть надавив в любую точку системы, лишь слегка притормозив или ускорив вращение какого-нибудь мелкого незаметного колесика получить на выходе такие результаты, для которых не хватило бы возможностей самых высших должностных лиц.
Конечно, я ничего такого не стал делать. Я лишь привел в порядок дела нашего департамента. Я перестроил всю работу таким образом, что все делалось как бы само собой. Вместо тысяч внутренних документов — десятки, вместо сотен распоряжений — одно-два письма. Несколько курьеров из нижних каст с утра забрали внутреннюю почту и в течение получаса доставляли ее по адресам, и вся работа на этом заканчивалась. Весь объем работы, которую должны были делать восемнадцать тысяч чиновников в конечном итоге выполнялся всего десятью сотрудниками, которых я сам отобрал за их способности.
Понимаете, десять человек вместо восемнадцати тысяч! И все работало! Работало намного лучше, чем раньше!
Конечно такое не могло пройти незамеченным. Дело кончилось тем, что эти самые восемнадцать тысяч расслабились до такой степени, что просто перестали появляться на рабочих местах. Когда больше половины департамента одновременно оправилась отдыхать на Безмятежные острова, а дела продолжали делаться сами собой, как будто все они были на месте, на это обратили внимание наверху. Приехало высокое начальство и застало пустые коридоры и пустые кабинеты. И я — один на рабочем месте!
Скандал был страшный. У всех чесались руки хорошенько наказать меня, но наказывать-то было не за что, наоборот, формально следовало наградить. Но как можно награждать человека, наглядно показавшего всю нелепость и глупость существующей системы!
Дело кончилось тем, что меня, как «показавшего выдающиеся способности» командировали в этот центр Ч. Они просто избавились от меня. Они думали, что наказывают меня, наивные. Это оказалась самая лучшая награда, которую я мог бы желать! Лишь тут я понял, что такое свобода, и что такое любовь.
— Я слышала краем уха об этой истории, — сказала Шарлотта. — Так это были вы? У вас ведь тогда было другое имя?
— Все мы поменяли имя, оказавшись здесь, — ответил Стар. — Я имею ввиду тех, кто попал сюда из свободного мира.
Так вот, Ян, вы говорите, что не желаете спасать этот мир? А я вам скажу, что даже если бы вы и пожелали, вам это не удалось бы. Этот мир нежизнеспособен по своей природе, он сам пожирает себя. Он деградирует от поколения к поколению. Дабл Ви стремится остановить этот процесс деградации, он ищет причины этого в заговорах и коррупции, а все намного проще. Самый главный враг этого мира — он сам!
— Значит нужно изменить сам этот мир, — заметил Тагор.
— Вы знаете как? — иронично спросила Глинская
— Пока нет, но я знаю, что все в этом мире поддается анализу и все можно просчитать. Здесь, с нами — выдающийся математик, здесь, с нами — выдающийся психостатистик. Здесь собрались шесть гениев, неужели они не найдут решение?
— Найдут! — ответила Глинская, — не сомневайтесь, найдут! Но беда в том, что здесь нет седьмого гения, вернее супер-гения, который подсказал бы остальным шестерым, верное ли они нашли решение, или нет. Как они смогут узнать? Они смогут узнать это только пустив свое решение в ход. И если решение будет неверным — вы сами понимаете…
Такое ведь уже было в истории, и не раз. Поверьте историку, весь опыт человечества говорит о том, что каждый раз, когда кто-то решал, что он знает, как улучшить этот мир, и принимал принудительные меры к этому улучшению, это всегда оборачивалось катастрофой. Мир — саморегулирующаяся система. Он не терпит насилия над собой. Общественные законы работают сами по себе, и если им не препятствовать, они всегда, без нашего вмешательства, направляют человечество к самому оптимальному пути развития.
— Тогда почему же они уже столько столетий не работают и не направляют? — спросила Анна.
На ее лице вдруг появилась так хорошо знакомая Корчаку иронически-издевательская улыбка, и он понял, что сейчас произойдет.
— Готов поспорить, у тебя в сумке что-то лежит, такое, какой-то из твоих сюрпризов, — сказал он. — доставай, что у тебя там!
Анна с улыбкой вытащила довольно объемную стеклянную банку, в которой копошилось что-то живое. Корчак пригляделся и ему стало противно, в банке были блохи. Огромное количество прыгающих на стенки, копошащихся блох.
А Анна вдруг резко сняла с банки крышку.
Комната мгновенно раскололась на две половины. Те, кто был выходцами из свободного мира спокойно сидели на местах и недоуменно смотрели на реакцию бывших лагерников.
Глинская завизжала и вскочила на спинку кресла, Тагор отпрыгнул в сторону, и Ян вдруг понял, что сам не заметил, как оказался в другом конце комнаты.
— Вы что? — недоуменно спросила Шарлота.
— Блохи, — крикнула Глинская, — они сейчас разбегутся по комнате, потом не избавишься, вы не знаете, что это такое.
— Погодите, — сказал Тагор. — Там под крышкой еще какая-то пленка или мембрана. Видите, они не выпрыгивают наружу. Что-то их не пускает.
— Они сами себя не пускают, — ответила Анна. — Нет там никакой пленки, выход для них свободен. Но ни одна из них не выпрыгнет из банки наружу, все там так и останутся, даже пробовать не будут. И в конце концов сдохнут с голоду.
— Почему? — удивилась Шарлота
— Это очень старый эксперимент, демонстрирующий феномен, который в древней психологии назывался «выученная беспомощность». Сейчас про него не вспоминают, намерено не вспоминают, но он существует, и как видите — работает.
В прежние времена старого мира в одной лаборатории изучали условные рефлексы собак. Их запирали в клетку и били несильным электрическом током, который предварялся звонком. Целью эксперимента было выработать условный рефлекс испуга на звук звонка. Сначала собаки пытались избежать удара тока, метаясь по клетке, а потом поняли, что это бесполезно, и при звуке звонка просто скулили и ложились на пол. Но однажды по недосмотру лаборанта двери в клетки остались незапертыми и распахнутыми, и ученые заметили это лишь когда прозвучал звонок. Они ожидали, что собаки, услышав этот звонок и видя незапертые двери, повыскакивают наружу. Но этого не произошло. Собаки заскулили и покорно легли на пол клеток в ожидании удара током. Ситуация изменилась, путь к спасению был свободен, собаки видели это, но ни одна даже не попыталась выпрыгнуть наружу.
Они «выучились» тому, что пытаться избежать удара бесполезно и просто «не видели» открытых дверей клеток, вернее не видели в них пути к спасению, в то время как другие собаки не имевшие такого «опыта беспомощности» прекрасно соображали, что через дверь можно убежать.
Снова и снова повторяли ученые эксперимент в разных вариациях, и результат был неизменен. Выяснилось, что феномену «выученной беспомощности» подвержены все живые существа, независимо от интеллекта. В равной мере ему подвержены и люди, и собаки, и даже блохи.
Если посадить блох в банку и оставить ее открытой, то они все выпрыгнут быстрее, чем за минуту. Но если банку закрыть крышкой и оставить на несколько дней, блохи «выучатся», что сверху —крышка, и что если прыгнуть вверх, ударишься об нее. И они перестанут прыгать вверх. И не будут прыгать даже если крышку убрать. Они видят, что крышки больше нет, но она продолжит существовать для них ментально, и они не будут даже пытаться.
— Кажется, я понял, — сказал Стар, — ты намекаешь, что вокруг есть разные выходы из нашей беспомощной ситуации, но мы их просто не видим? У нас эта самая выученная беспомощность?
Анна засмеялась.
— Нет, Стар! У нас с вами уже — нет! Те, кто понял, что этот мир не надо спасать — они уже вылечились! Ведь мы собрались здесь именно для того, чтобы искать выход. Ничто не помешает нам выйти через открытые ворота, когда мы его увидим! У нас с вами больше нет этой беспомощности, но весь мир поражен ею. Он обречен ходить по кругу и не видеть путей спасения. Любой из нас может выйти, но мы не сможем вывести остальных, пока они больны.
— Ты знаешь, как их исцелить?
— Знаю, — ответила Анна, — исцелить их можно словом. Просто — словом. Но это должно быть особое слово. У вымученной беспомощности есть одна подлая черта, человеку бесполезно показывать на распахнутую дверь и кричать «выходи здесь». Открытую дверь он и так видит, без вашей помощи. И оттого что вы объясните ему, дверь открыта — ничего не изменится. Болезнь заключается в том, что у него на уровне логики будет заблокирована возможность связать эту открытую дверь со спасением. Я знаю, как подобрать слова, которые сняли бы эту блокировку, но для этого мы сначала должны найти саму дверь.
— Вначале было слово! — Вдруг сказал Глинская
— Что?
— В одной очень древней книге, наверное, самой древней из написанных людьми, сказано, что весь этот мир начался с одного-единственного слова. «Вначале было слово!» —именно этими словами начинается книга.
— Значит, наша с вами задача, — сказал Корчак, — это отыскать нужную дверь, а задача Анны, подобрать нужные слова, которые открыли бы эту дверь для всех. Выглядит — несложно, но боюсь, что на нашем пути окажется слишком много лишних, ненужных дверей, и нам придется заглянуть за каждую, чтобы убедиться в этом.
— За некоторые лучше не заглядывать, — вдруг сказала Шарлотта, — мне довелось однажды заглянуть за одну из них, и я бы очень хотела, чтобы вы никогда не узнали о том, что там происходит.
— Боюсь, Шарлотта, что нам в наших поисках придется узнать много такого, о чем лучше не знать. Но иного пути к выходу, кроме как распахивать все эти двери поочередно, у нас нет.
— С чего вы предлагаете начать? — спросил Тагор.
— Я предлагаю начать с того, чтобы выпить все то шампанское, что стоит в углу! Не забывайте, все думают, что мы тут играем, а значит бутылки должны остаться пустыми!